Шапиро Лев,
МБОУ «Лицей №23 с этнокультурным компонентом» г. Биробиджана
Первая волна эвакуации жителей Ленинграда началась 29 июня 1941 года. По мнению руководителей Советского Союза, опасность нужно было ждать со стороны Финляндии, поэтому многих детей перевозили в Новгородскую область, где находились традиционные места отдыха детские лагеря и дачи. Но вышло иначе: тысячи маленьких ленинградцев оказались рядом с линией фронта…
— Что смотрите? Рисуй ярче! Краски не жалей! – надрывался капитан, пробегая мимо третьего вагона санитарного состава. – Видно должно быть. Что ты глаза выпучил! Скоро поезд подавать, а у нас половина вагонов без креста. Разнесут ведь!
Капитан махнул рукой и побежал дальше, ругая всех, кто попадался на его пути.
— И чего кричать так. Можно подумать, что с крестом не разнесут. Слыхали, что рассказывали в соседней роте. На той неделе только 2 поезда с крестиками разнесли. Кружили над ними, а потом на бомбежку пошли. Какая уж тут им конвенция.
— А на Ладоге баржу потопили охотники нацистские. Никто не выжил. Всех Ладога забрала… — грустно сказал парень в драной фуфайке.
— Откуда знаешь?
— Дочь у меня там была. Не уберег. И жена…
— Ладно, ребята, хватит трепаться. Авось пронесет. Веселее малюем! Эх, крестик красный, убереги ребят наших. А эти, пусть сами идут…
Резко, надрывно прозвучал паровозный гудок. Женька удобно устроился на полу в здании вокзала. Место свое он уступил тетке с ребенком на руках. «Мне и тут удобно. Честно.» — соврал он и поскорее закрыл глаза, чтобы ему больше не задавали вопросов.
12-летний Женька в мае 1941 года окончил шестой класс. Война перевернула жизнь его с ног на голову. Брата призвали в армию. Отец ушел добровольцем. Мама плакала несколько дней, а потом отправила младшего сына в эвакуацию. Сама осталась в Ленинграде: «Кто-то же должен отца встретить, когда он вернется. А тетя Маша о тебе позаботится. Ничего не бойся». А он и не боялся. Хотя нет… Боялся… Боялся, что уедет слишком далеко от линии фронта, где не будет никаких партизан, а 12-летним мальчикам на войну можно попасть только вместе с партизанами. Так рассказывал Ленька.
Женька глубоко вдохнул и тут же выдохнул: воздух в переполненном вокзале отдавал страхом, немытыми телами и чесноком. Почему чесноком? Он не знал. А открывать глаза, чтобы выяснить источник запаха, у него не было сил.
— Спишь? – зашептал рядом Ленька?
— Нет. – хмуро ответил Женька.
— И я нет. В животе урчит. Есть хочется.
— Да уж.
— А хорошо было в Молвотицах! – Женька услышал, как Ленька повернулся на бок. – Дом большой, светлый. Кормили вкусно. Ну и что, что без мяса. Нам сейчас мяса не надо. Пусть на фронт везут. От каш знаешь какая силища! Две недели, как в пионерском лагере.
— Да. Война и тут нас нашла. – Женька мысленно уже нежился на солнышке во дворе большого дома, окруженного высокими деревьями. На улице был июль. Нельзя сказать, чтобы было жарко и душно. Было приятно. Они с Ленькой даже успели спалить свои носы и плечи, когда лежали на траве и слушали песни кузнечиков, так громко тренькавших утром… Он потрогал свой нос.
— Шелушится? – Ленька с остервенением почесал свой нос, нещадно шелушившийся уже второй день.
— Да нет. Просто вспомнил.
— А помнишь, как мы жабу ловили, которая ночью в дом залезла. – Ленька разразился хохотом при воспоминании об огромной болотного цвета жабе, которую они закинули девочкам в комнату. – Как они визжали!
— А как мы от тети Маши получили. – зашелся от хохота Женька, потирая часть спины ниже копчика: туда пришелся удар тапком разбуженной Марии Степановны.
— Да уж. Вашу жабу мы все запомним. – прошептала Ира, обитательница злополучной комнаты, в которую залетела квакушка.
Резкий паровозный гудок прервал череду воспоминаний.
— Санитарный, наверное. – Ленька приподнялся со своего места и выглянув в окно.
— Точно. – Женька уже стоял в проходе. – Пойдем посмотрим.
Мальчишки пробирались мимо спящих на полу людей. Мария Степановна стояла в дверях, как часовой.
— Куда? – сонно спросила она, когда две детские тени подошли поближе.
— Тетя Маша, мы только на санитарный посмотреть. И сразу назад.
— Знаю я вас. Только со мной. От меня ни на шаг.
Мальчики кивнули и двинулись за тетей Машей.
У второго перрона стоял санитарный состав. Его укомплектовывали уже не первый день. Вот и сейчас привезли раненых. Женька во все глаза смотреть на санитаров, которые пробегали мимо с носилками, на которых стонали раненые. Вот понесли солдатика, у которого была перебинтована голова. «Братцы! Братцы! Что с глазом моим? Я ничего не вижу!» — бормотал он, поворачивая голову во все стороны.
— Бедный. – Мария Степановна сочувственно покачала головой. – Видимо, ничего видеть уже и не будет.
— Калекой будет? – с ужасом произнес Ленька.
— Зато живой. – еле слышно выдохнула тетя Маша.
Позади нас кто-то зашелся кашлем. Мы повернулись. Рядом с нами стоял молодой лейтенант.
— Прошу прощения. Но вынужден попросить вас вернуться в здание вокзала. Ваш состав подадут завтра. Сейчас санитарный укомплектовывают.
Мы вернулись назад.
Утро началось внезапно. В одно мгновение вокзал ожил. «Скоро подадут!» — кто-то прошептал магическую фразу. Все подскочили. Побежали.
Казалось людской лавине не будет конца. Неужели столько народу мог вместить этот небольшой вокзал?
Вдоль первого пути на платформе большой кучей лежали мешки с детскими вещами. Женька и Ленька примостили свои тюки сверху, пристроив их к мешкам товарищей. К тюку была пришита белая тряпица с номером школы и фамилия.
— Санитарный так и не отправился. – удивился Ленька.
Наконец ко второй половине дня на первый путь станции пришел состав из примерно дюжины вагонов-теплушек.
— Ты чего толкаешься? Не видишь, что ли? Тут 180 школа грузится. – остановила напиравшую женщину с двумя детьми воспитательница. – Ребята, кучнее, кучнее! Места всем должно хватить. Женька! Ленька! Чего вы там глазеете? Не насмотрелись еще по сторонам! Живее в вагон. Места ваши займут!
— Спасите моих детей. Прошу вас. Петеньку и Катеньку.
— Да куда ж я их дену? Мест же нет!
— Они маленькие совсем. Много места не возьмут. А я вот. – женщина протянула вещмешок. – Хлеба приготовила. Ешьте все! Только детей возьмите.
Воспитательница подхватила ребятишек.
— Бегом в вагон. На дальнюю полку. И сидите тише. Записку с данным положили?
— Да. У Петеньки и у Катеньки есть. Все сделала.
Ребят затолкали в вагон. Следом за ними уже кто-то поднимался. Мать помахала детям рукой и отошла в сторонку ждать, когда поезд с детьми уедет в мирную жизнь.
— Эх, сейчас бы в речку. – мечтательно протянул Женька.
— Да, — Ленька с жаром принялся начесывать покусанную шею. – Вот же ш! Сожрали меня вчера вечером. Смотрим! Смотри! – он ткнул грязным пальцем в сторону машин, медленно двигавшихся по дороге. Снаряды везут.
— Вижу. – серьезно ответил Женька. – Может быть, Игорю нашему везут. Или бате.
— А что о них слыхать?
— Ничего. – грустно вздохнул Женька. Игоря в Батайск перевели, а папа ушел с ополчением. Кто ж их разберет, где они теперь.
— Не грусти. Скоро и мы с тобой бить фашистов пойдем. Вот по дороге с поезда сбежим. Уйдем к партизанам. И будет врагов бить!
— Хорошо бы.
— И что это тут хорошего? – схватив за ущи двух мечтателей, Мария Степановна потащила мальчишек к вагону. – За что мне такое наказание сегодня.
— Тетя Маша, пусти, пожалуйста, мы сами пойдем. – заскулил Женька.
— Точно пойдем. – поспешил пробормотать Ленька.
— Нет уж! Так вас всю дорогу за уши держать и буду! – не сдавалась Мария Степановна. Потом сжалилась над своими жертвами и отпустила их. – Бегом в вагон!
Мальчишки припустили что есть силы. Уши пылали огнем. Тетю Машу все ребята уважали за сильный характер, закаленный смертью мужа и единственного сына…
Внутри детского эшелона были нары в два ряда. Женька и Ленька начали грузить тюки, которые подавали девочки.
— Самолёт летит, — сказала Ира, — наш или немецкий?
— Скажешь тоже. «Немецкий»… Его утром сбили. – буркнул кто-то из ребят.
— Наверное, наш, — сказал Ира и вдруг закричала: — Ой, смотрите, из него что-то сыплется…
Вдруг кто-то закричал: «Самолеты! Бомбы!..»
Женька выглянул в дверной проев вагона, задрал голову вверх. В безоблачном небе немного правее от состава высоко летел самолет, от которого отделялись маленькие черные точечки.
— Дети! На землю! – громыхнула Мария Степановна.
Страшный свист. За ним ужасающий разрыв. Шум. Гул в ушах. Сверху чем-то привалило.
— Женька! – казалось издалека раздался истошный крик тети Маши.
— Женька! – взвыл Ленька.
Снова разрыв. Шум. Гул. Опять что-то падало сверху.
А дальше — всё тонет в шипении, и грохоте, и дыме.
Немецкий самолет приспустился и начал стрелять по детям и раненым солдатам, бегущим в ужасе к кустам, из пулемета. «Добивает, гадина!» — подумал Женька. И уже больше ни о чем не смог подумать. Мир погрузился во тьму.
Очнулся Женька от того, что кто-то звал его по имени.
— Женька, Женечка. Где ты? Ты живой? – он узнал голос Леньки. Нужно было открыть глаза и вдохнуть. Но вдохнуть он не мог. Что-то тяжелое мешало расправить грудь. Тогда она вытянул руки вперед и попытался сдвинуть то, что лежало сверху. С удивлением Женька обнаружил, что это имеет очертания человека. Бережно сдвинув в сторону тяжелый груз, мальчик вдохнул полной грудью и пошевелил ногами. Ноги были целыми. Он не пострадал. Тогда Женька рискнул открыть глаза.
Он лежал на перроне, головой в сторону вокзала. Рядом стоял Ленька. Левы висок ободран. Весь в крови. Он с ужасом смотрел на Женьку.
— Она… что… умерла?… – еле выдавил он из себя, указывая пальцем на что-то, лежащее рядом с другом.
Женька повернул голову. Рядом с ним лежала тетя Маша. Лицо ее смотрело в землю. Она словно обнимала кого-то. Женьку обожгло! Она обнимала его, закрыла сына своей подруги, которого обещала беречь и невредимым вернуть домой.
— Теть Маш! Ты чего? Теть Маш! Что же я мамке-то скажу! – Жень кинулся к Марии Степановне. Затряс ее. С остервенением перевернул. Остекленевший взгляд смотрел высоко в небо. Женька зарыдал.
Ленька так и не подошел к погибшей директрисе. Он с ужасом смотрел в сторону первых вагонов.
— Женя, смотри. – Он поднял дрожащую руку и показал вперед.
Женька развернулся. Страшная картина открылась ему. Огонь накрыл первые вагоны эшелона, где должны были ехать малыши из детских садов. Тюки разлетелись и детские вещи висели повсюду: ботиночки, платьишки, шортики и маечки. На проводах и столбах, искореженных вагонах. Он с ужасом отвернулся. Его била мелкая дрожь.
— Женечка, что же это? Мы же с крестиками на вагонах. Нас же нельзя. По Женевской конвенции нельзя. – Запричитал Ленька.
— Нельзя. – ответил Женя. – Это, Леня, людям нельзя. А они не люди. Они звери.
— Что вы здесь стоите? – кричал лейтенант. Его контузило. Казалось, он сам себя не слышал. – Уходите отсюда. Вдруг вернется. – Он посмотрел на небо, тихое, безоблачное, спокойное.
На два эшелона в этот день немецкий самолет сбросил порядка двух десятков бомб. Только из школы, с которой ехал Женька, погибло 11 человек, в том числе и Мария Степановна.
Мальчики пошли в сторону вокзала. Они старались не смотреть по сторонам. Но не могли. Женька увидел в куче куклу. Хотел ее поднять, но не смог. В маленькую куклу вцепилась двухлетняя девочка. Испуганно глядя на мальчика, она повторяла: «Не дам Валечку. Не дам» Женька отпрянул в сторону. Ленька же вытащил девочку из-под завала и взял на руки.
— У тебя имя есть?
— Ирочка. Мама не велела Валечку никому отдавать.
— А мы и не отдадим. – улыбнулся Ленька и побрел дальше.
Через пару дней на Лычково нахлынули матери несчастных жертв. Простоволосые, растрёпанные, они метались между путей, искорёженных взрывами бомб. Они незряче бродили по лесу, не обращая внимания на минные поля, и подрывались на них…
За Женькой никто не приехал. И за Ленькой тоже. Ирочку забрал у них местный мальчишка Алешка, у которого умерла сестра: «Мы ее возьмем. Мамка плачет. Может плакать перестанет. Легче будет».
Женька и Ленька пешком пошли к соседней станции. Там влезли в вагон и спрятались на узкой третьей полке.
5 августа они, грязные и голодные, вернулись домой, в Ленинград. Казалось, что там тихо и спокойно. Кольцо блокады сомкнется 8 сентября.